Ниннет Велли
|
ВНЕШНОСТЬ:
рост: 167 см.
цвет глаз: карий
цвет волос: блондинка
цвет кожи: светлый, с большим количеством татуировок (частично монохром)ХАРАКТЕР:
Не кричи, и говори тише, если можешь: я ненавижу шум. Помнишь, с того самого момента, как мы познакомились на концерте хеви-металлистов и ушли в синь на неделю? Не помнишь? Ладно, этого действительно не было, потому что я не считаю этих волосатых мужланов с пивным пузом даже карикатурой музыкантов. Да, порой я сплю с ними и залипаю на вписках под тушей изрядно набухавшегося кабана, но всё это пустое: шалости, развлечения, попытка уйти от реальности. Кому, как не тебе, это известно. Вчера я подстриглась, сбрила левую бровь и выкрасила лобковые волосы в малиновый цвет. Шучу. Там всё чисто-гладко.
Шучу, что шучу.
Шучу, что шучу, о том, что шучу.
Не устал ли ты от моего вранья? О боже, я тоже утомилась. Я вообще устала жить, и где-то втихоря мечтаю об эвтаназии. Но знаешь, откусила бы руку по локоть, попытавшемуся причинить драгоценной мне вред. Я слишком прекрасна, чтобы гнить в земле и размножать червей. Ты тоже так думаешь, я знаю.
Люблю тебя, когда пьяна, накурена или больна. Люблю заботу, внимание и пряники, которыми ты откармливаешь моё истощённое тело. Но когда тебя нет, мне не хуже, нисколько.
Кому, как не тебе известна безличностная личность моей первой и единственной любви. Её зовут музыка, она прекрасна, и я хочу её всей душой, несмотря на непреклонную гетеросексуальность. Говори слова любви, я буду слушать и делать вид, что мне абсолютно всё равно. Потому что, наверняка так и есть. Но без твоих слов я увядаю, как прекрасная женщина в сорок пять, поэтому не молчи, я прошу. Привередлива, непостоянна и опасна в своих желаниях: такова я была вчера и буду завтра, а сегодня я сплю, поэтому оставь меня в покое.
Ты можешь украсть моё тело, но тебе никогда не найти сердца, потому что спрятано оно глубоко в недрах земли в сундуке с десятизначным паролем. Да, отдамся целиком я только гению или невероятному счастливчику, а ты слишком глуп, поэтому всегда остаёшься посередине.
Хочу дышать всей грудью, пропитывая лёгкие свободой и табачным дымом, но его всегда не хватает, этого грёбанного воздуха. Укуси меня, я опять несу какой-то бред.
И мои лживые речи вновь тягучим бальзамом заливаются тебе в уши.
Люби меня до изнеможения, готовый съесть собственное сердце, дабы привнести в моё существование толику креатива.
А лучше не любви меня вовсе, мне сегодня лень.
СПОСОБНОСТИ:
В семнадцать мне заменили связки, на искуственный имплонтат, так что теперь я могу похвастаться диапазоном голоса в целых четыре октавы. Помимо этого, паталогий за собой не замечала. До Великолепной Четвёрки мне явно далеко.
ДОПОЛНИТЕЛЬНО:
1* Моя мама – Жаклин, самый прекрасный человек, из тех, кого мне приходилось встречать. Она была ласковой и заботливой, её голос нежным бархатом заползал ко мне в уши, а пахла мамочка сдобной выпечкой и свежескошенной травой. Такая вся романтичная и беззаботная, счастью которой не было предела. О другой стороне её натуры, со слезами в подушку, вёдрами соплей и невинными шалостями с анальной пробкой, я ничего не знала. Не знаю. И знать не хочу. Моя мамочка была солнцем, согревающим меня днём, и луной, провожающей с очередной алкашной тусэ поздно ночью. Она вышла замуж за мужчину с прогрессирующей шизофренией, заведомо зная об этом, когда мне было около пяти месяцев. В то время Деррек был всё ещё в твёрдом уме и ясной памяти, что легло не просветляющейся пеленой на глаза влюблённой Жаклин. Моя глупая мамочка верила, что своей любовью вылечит его, что тот самый неминуемый прогресс, обойдёт горячо любимого ею мужчину стороной. Глупая. Глупенькая Жаклин.
2* Родного отца, кажется, звали Питер. Этот хрен был ещё тем знойным красавчиком, с густой иссиня-чёрной шевелюрой, голливудской улыбкой и кирпичной стеной в области торса. По легенде, выученной мною практически наизусть, ни одна самочка не могла устоять перед сногсшибательностью моего отца, а на самом-то деле, это он не мог устоять ни перед одной самочкой. А вот по отношению к самцам фаллический механизм работал весьма и весьма исправно. Моё зачатие оказалось роковой случайностью, процесс которой мне до сих пор интересен.
3* Мне было лет пять, когда пришлось стать свидетельницей приступа шизофрении. Дерек воткнул нож себе в живот, истекал кровью и без конца матерился. В его пунцовых глазах читалась ярость с примесью животного страха, на шее пульсировали вены, рот был широко раскрыт, жадно глотая воздух. Я плохо помню подробности происходящего, то, как его удалось спасти, но образ безумного дикаря ещё много лет не покидал мои кошмары. Деррек, умри, пожалуйста. Стоя на коленях, сжав маленькие кулачки, я ревела, что есть сил, и просила Господа забрать шизофреника на небеса. Я целовала его щёки, каждый раз вздрагивая от прикосновения с колючей щетиной, я сидела на его коленях, вцепившись руками в диван, я говорила, что люблю его, мысленно желая смерти. Но он так ничего и не понял. Глупенький Деррек. Вот почему тебя любит Жаклин.
Шиза проявлялась всё ярче: он стал угрозой моей жизни и жизни матери, однако мысли о том, чтобы сдать любимого в дурку, маму не посещали. Вот, она смотрит на него благоговейно, склонившись на колени, как Мария пред Иисусом, и вот, в ней просыпается блядская натура, жаждущая прилюдной порки и бондажа, а я за два метра ощущаю грязный запах её намокших трусиков. О, моя глупенькая развратная Жаклин.
4*В этом самом познавательном детстве мне не приходилось иметь много друзей, да и круг знакомых, честно говоря, не выходил за число маминых подруг, в итоге – по нулям. Я играла с игрушками, любимой куклой из которых, была моя глупая Жаклин. Мама, что мы натворили…
В школе вела себя отстранённо, завидуя детям легко налаживающим контакт друг с другом. Они здоровались, придумывая специальные символы, хихикали над непонятными мне шутками и ели много конфет. А я любила мясо.
Слухи о шизе Деррека распространились не так рано, как могли бы, и всё же, это случилось. Фактически, дочка сумасшедшего – сумасшедшая. И каких десятилетних болванчиков, с шилом в заднице, волнует, что я вовсе не его дочка и совсем не сумасшедшая?
О да, и моя глупая Жаклин, бегающая босиком по траве возле дома, с венком из одуванчиков на голове, радуясь жизни, громко смеясь и разговаривая с птицами. О боже, нет, нет. Она не больна, она жива и свободолюбива. А железная клетка в её комнате ни о чём не говорит, бросьте, она всегда молчит, это же клетка. Её они тоже считали сумасшедшей, а я ела из её рук и пила ромашковый чай с ней за одним ковром.
5* Мне было интересно читать английскую литературу, я часто закрывалась в туалете или ванной с книжкой в обнимку, вдыхая сладкий аромат страниц, и засыпая, так и не узнав, что же случилось с Томом Сойером. Я любила поэзию и классическую музыку, которые так обожала моя мать. А на следующий день после концерта фа минор Сигизмунда Тальберга, мы могли в один голос орать «We're all stars now in the dope show», прокручивая в мясорубке отборную говядину. Ведь я – её продолжение, её часть. Симбиоз, со временем переросший в паразитизм.
6* Сухо. Очень сухо во рту. Теперь это стало предвестником приближающейся ломки. Мне было пятнадцать, когда я впервые решилась уколоться. Организм испытал полнейший шок и мир внутри меня перевернулся. Коктейль гранолы, двух чашек кофе и желудочного сока, нелепым образом переползший из моего желудка прямо на лаковые туфельки миссис Робенсон. Думаю, она испытала не меньшее отвращение, нежели я. Напугана, ошарашена, охуевающая здесь и сейчас – всё это синонимы моего тогдашнего состояния. Я резкими, пульсирующими кадрами стала видеть откровенную анатомию любого попавшегося мне человека, стоило только на него взглянуть. Интригует, не правда ли?
Наркоманка. Наркоманка. Наркоманка.
Да ну и хуй с вами. Да что вы, чёрт возьми, знаете о джанке, жалкие черви. Вы видите мир в скуднейших красках, под прямым углом. Не способные даже представить всё многообразие существующего своим заурядным серым веществом. Только ты меня понимаешь, Берроуз. Я закрывалась в ванной, разделяя радость бытия на пару с плюшевой куклой Жаклин, даря себе упоительное наслаждение на кончике иглы, зачитываясь вновь и вновь протёртым до дыр Голым завтраком.
7* Я рассказала матери о своём пагубном, по мнению серой массы, пристрастии. Деррек к тому времени совсем обезумел, и глупенькая Жаклин всё чаще наряжалась в синяки и кровоподтёки, но всё так же светилась от любви, хлопая длинными ресницами, обрамляющими безумные глаза. Она была той ещё красавицей.
Моя милая, любимая Жаклин. В итоге она предала меня. Руководствуясь любовью и прочей нежной поеботой мой жизненный компас, мой идеал, моя отрада скомкала мои чувства и скормила коршунам на ужин. Ей необходимо было обезопасить меня и отдать в эту грёбаную организацию по борьбе с наркотиками. А боролись они далеко не с зависимостью, а с самими опиумными торчками. Моя глупенькая Жаклин, что же ты наделала?
Мы свободны...
Открыты двери на волю
Игла, волна, приход, прибой моря
Никакого горя и никакой боли
Потому что все знают,
Что сам Господь колит себе
heroin
8* - Здравствуйте, Нина.
Мужчина выглядел весьма дружелюбно, и этот фантик никоим образом не отражал всю гниль содержимого. Об этом человеке я ничего не знала, но заочно испытывала неприязнь, и при одном лишь поползновении посягнуть на моё личное пространство, реагировала весьма и весьма буйно. Пытался ли он из меня сделать сумасшедшую, видел ли меня такой сейчас или я являюсь ей на самом деле – предстояло выяснить. Причём – ему, мне то давно уже всё известно.
- Здравствуйте, - я закашлялась ненароком взглянув на его бейджик, - доктор Шепорт. Называйте меня Вилли.
Я делано улыбнулась с явным непониманием происходящего. По сути, так оно и было. Я вновь сижу перед мужчиной в белом халате, смотрящим на меня заискивающе и до тошноты жалостливо, по неизвестной мне причине. Кажется, эта причина ясна как день, всем, кроме меня. С детства мама учила быть свободной от предрассудков и влияния социума, а я ведь была хорошей девочкой. О, мама, моя милая мама. Когда же ты стала такой же, как все?
Врач-врачеватель врачевал-врачевал да не выврачивал.
После двух месяцев, проведённых в реабилитационном центре, моя тяга к наркотикам поугасла, а вот желание опять оказаться во всепоглощающем рабстве у джанка возросло вдвое. Не столько ради опиумной эйфории, сколько из принципа.
Кроме того, лекарства, которыми меня пичкали под завязку, оказали пагубное влияние на голосовые связки и по прошествию этих самых двух месяцев говорила я - хорошо, если шёпотом. Для семнадцатилетней девушки, плюс ко всему безвозвратно влюблённой в музыку, это было катастрофой, армагедон здесь и сейчас. Поэтому, в силу своей эгоистичности, я буквально потребовала взять в кредит искуственный имплонтат, который оформлен на биологического папашку.
Моя дорогая, милая Жаклин, какая же ты сука.
* Ни одного прямого взгляда, ни одного намёка на былую связь. Я не давала ей абсолютно ничего, а она и не просила, всё так же безропотно и глупо зализывая любовные раны. Ты никогда не любила меня, мерзкая, похотливая шлюха, Жаклин. Харкаю на твою любовь и твои чувства, чтоб ты знала.
А она знала, и ей было всё равно. По ночам захлёбываясь в слезах, прося Всевышнего о здоровье личного тирана. Деррек по натуре был доминантом, а ты, сучка, позволяла измываться над собой, покорно выполняя роль сабмиссива. Глупая. Глупая. Глупая Жаклин.
Я ушла из дома, как только мне исполнилось восемнадцать. Первое время скиталась в поисках себя и спального мешка. Делила обоссанные лавки с романтичными мужчинами, предпочитающими небо звёздное крыше над головой, ела через день, одалживая пару денег у сумочек, кошельков, иногда и карманов, до тех пор, пока...
Как-то забрела в мастерскую – ничего серьёзного, там ставили новые набойки, меняли собачки на замках и замки соответственно. На большее не хватало ни времени, ни желания, ни мастерства. Мой помятый внешний вид привлёк молодого человека – хозяина мастерской – и мы разговорились. Оказалось, что мастерская – всего лишь отвод глаз, а там, во внутреннем помещении, находился небольшой импровизированный зал, каморка с кучей различной одежды и гримов, нелепая мебель и ветхие декорации. В этом маленьком мини-театре выступала экспериментальная актёрская труппа, с фанатиками своего дела. Ставили пьесы для двух, одного и даже половины человека, что уж там, они могли выступать перед крысами из стоящего на улице мусорного бака. В моей жизни появилась страсть; безумие, которым я захлёбывалась по ночам, вылилось наружу, прямиком на эту крошечную сцену. Я была Джульеттой, покорявшей улицу красных фонарей Амстердама, я была Эсмиральдой, слепо влюбившейся в деспотичного Фролло, я была Дюймовочкой, страдающией буллимией, я была собой.
* Сейчас я – Ниннет Велли, или, как часто меня называют, - Вилли, - студентка факультета английской литературы, как всегда мечтала. Теперь я знаю, чем закончилась история Тома Сойера, и вообще, скажу я вам, он был классным парнем.
Я не отношу себя к тупорылым торчкам, с полной готовностью продать почку за очередную дозу. Я – опытная джанки, дегустатор удовольствия, ценитель той самой сладострастной муки, разделяющей пульсирующую венку с нависающим над ней концом иглы. Я свободна, а ширка лишь изредка включает режим автопилота.
Я всё так же захаживаю в мастерскую Кристофера, но уже реже, в связи с противопоказаниями своего психотерапевта.
Помимо собственного безумия, упиваясь которым, нахожу душевный покой, я пою в местных барах, перекладывая любимые цитаты Берроуза на аккомпанемент.
Я не знаю, как дела у Деррека, он, должно быть, уже мёртв. А моя милая Жаклин, нарядившись в платье из живых роз, лежит рядом и ждёт приближения смерти.
Я тоже хочу так любить. Безумно. Жестоко. До боли в сердце, вагине и анальных трещин.
СВЯЗЬ С ВАМИ:
ПРОБНЫЙ ПОСТ:
Отредактировано ninétte (2014-01-09 21:53:53)
